Она была довольно мила, и после совместного душа и некоторых гигиенических процедур, выполненных по раздельности, уже за чашкой несвежего кофе рассказала мне одну удивительную историю из своей жизни, которая моментально стала также и историей из моей жизни.
Молодость Полины пришлась на середину 80-ых. Тогда почти совсем юная (25-и летняя) девочка (ха-ха) из Пскова (не из Пскова даже, а из деревни Малая Кебь псковской области) приехала поступать в Питер на истфак. На истфак она не поступила, но в Ленинграде задержалась. Примерно полгода прожила с ирокезом в переходе на невском - и там подкопила денег на репетитора. Репетитором оказался прадедушка одного из тусовщиков, некий Гольдфарб Михаил Янович.
Ему было уже далеко за 80 – чуть старше века - старик был молод душой, лишь недавно оставил преподавание на том же истфаке (читал историю КПСС, так как ее видела ленинградская, а не московская школа.)
Видимо Гольдфарб свое дело знал действительно неплохо и к тому времени, как он в первый и единственный раз уложил Иванову себе в постель - никакими взаимовыгодными соображениями эта связь не объяснялась - девушка уже училась на втором курсе ЛЭТИ (кафедра АСУ). Сработала широта взглядов Гольдфарба и его родственные связи в технической среде: троюродный брат, с той же фамилией, был автором известного задачника по физике.
Впрочем, надо отметить, что Михаил, еще будучи учеником Тенишевской школы, отличался широким диапазоном своих пристрастий. Помимо интереса к наганам, его увлечением была некая Пильц Зинаида Павловна, учительница латыни. Вся их короткая связь скрупулезно задокументирована стихами. В основном хореем с четырехстопными ямбическими вариациями. Именно такой размер предпочитал юный петербуржец, будущий основатель ленинградского взгляда на петроградские события.
Среди откровенно наивных вещей попадаются, говорят, и мастерски сложенные:
ты воскликни и грубо и громко
потому что сегодня пора
эта тенишевская головоломка -
латинизм, аттавизм, ерунда
«Гольдфарб все-таки» дает этому свое объяснение Полина Юрьевна (обладательница литературного архива Михаила Яновича и нагана), и очередной раз отпивает из чашки. С ее точки зрения Гольдфарб из тех евреев, которые бы вызвали чувства антисемитизма у самого Герцена. Я молча киваю, не донеся стакана до рта, будто все еще нахожусь под впечатлением отрывка (в стихах то я ничегошеньки не смыслю): в уме произвел контекстную замену Герцена на Герцеля и с этой поправкой решил, при случае, обмолвиться так об одном из своих знакомых.
Итак, если вы внимательно следили
за ходом повествования моей, то связь заметить вы могли бы:
Вчера я трахал Иванову, и сионист меня сменил. Чёрт! Вроде предо мной он был. Он мог марксизма-ленинизма уроки рифмою давать, ….. ……. …… ….
Извините, какая-то хрень вплелась в текст.
Итак, Пильц Зинаида Павловна - сорокапятилетняя высохшая блондинка - вначале преподавала греческий, потом перешла на латынь, а закончила богословием. Умерла от прогрессирующего паралича (т.е. сифилиса) 29 апреля 1919 года в Крыму, за день до того, как его оставили интервенты. Сейчас, по прошествии 86 лет оставим и мы Крым, а с ним и Зинаиду Павловну умирать от ленинской болезни: это нас больше не интересует. Нас интересует 1895-ый год.
Зине 16 лет и она учится в Богоявленской церковно-приходской школе в городе Торжке.
Неподалеку работает сторожем торговой лавки бывший ссыльный, приехавший сюда из Черниговской губернии Федр Андреевич Щербин.
Личность Щербина в этой истории менее всего известна. Не ясно даже был ли он политическим ссыльным. После конца занятий он давал, возвращавшейся домой Зине яблоко, реже - два. К этим двум битам посторонней информации о Щербине, просочившихся сквозь фильтр тройного пересказа, добавить ровным счетом нечего.
Просчитываемая заданность повествования позволяет мне пропустить печальную историю внезапного Зининого взросления, переезда в Петербург, университета и т.д. вплоть до затхлой лечебницы в Балаклаве.
Полина сказала, что Мишка ей не раз повторял о том, что Зина рассказывала, что Щербин выпив, хвастался тем, что обладает одним ценным литературным «док-кументиком». Этот ценный док-кументик при ближайшем рассмотрении оказался утерянным седьмым письмом Пушкина к Керн.
10 лет Зина наводила справки. Выяснилось что Щербин в юные годы возглавлял какую-то подпольную организацию в Соснице, где неподалеку, во второй раз овдовев, жила стареющая Анна Петровна Керн. Некоторое время он был ее любовником.
Пильц цитировала по памяти первые строки этого письма: «И все же не понимаю, что вам мешает бросить мужа. Бросайте Керн - он стар и, наверняка, года через два умрет, дав нам пожить в спокойствии десяток лет! Спросите, что же делать с кузиной? В прошлый раз вы имели возможность оценить мой орган полета - и мне, черт возьми, признаться непонятно… »
Среди советских литературоведов никто в открытую не говорит, трахался Пушкин с Керн или нет. Например, такую двусмысленную фразу можно вычитать у дежурного пушкиноведа советской эпохи С.М.Бонди в предисловии к школьному учебнику за 7-ой класс: «Керн была для Пушкина не только ‘гением чистой красоты’, она была для него женщиной, принимавшей в себя неуемную энергию поэта и не только ее».
Сам Пушкин, в четвертом письме к Керн заявляет: «разве у хорошеньких женщин должен быть характер? главное - это глаза, зубы, ручки и ножки...» Только насквозь советский литератор может не заметить, что взгляд Пушкина скользит сверху вниз.
Мое мнение по этому вопросу, я думаю, понятно.
Я, живущий в XXI-ом веке человек, объединился с Пушкиным через одну сексуальную связь длинной почти что в 200 лет. (Лев-Полина-Михаил-Зинаида-Федр-Анна-Але
Можно ли вообразить, сколько подобных цепочек тянется из тьмы веков в современность?
